Вот тут Дембель развернул мемуаристику, а меня аж заело - блин, мы ведь книжку-то вместе писали, А он! А он!
Я хочу внести свою лепту. Дело в том, что уход в глубины душевных поисков начался давно, и кое-что из предыстории стоит рассказать.
Рассказывать начну с 1992 года, когда у нас родился первый сын и Дембеля немного осчастливило.
Продолжались духовные эксперименты Дембеля, он становился замкнутее, жестче. При этом он говорил о каких-то своих особых состояниях, которые никакими словами не опишешь. Погоня за этими состояниями стала идеей фикс. Короче – духовный кайф стал целью. Перешел на вегетарианство, пока обычное: с рыбой, с молочными продуктами. Семья тоже перешла на вегетарианство, поскольку готовить мясную пищу, которую он не ест стало неудобно. Но мясное мы при случае потребляли. И отказываться от него совсем не собирались.
Отсутствие моего интереса к «духовным поиска" мужа не объясняется только наличием детей или страхом и скукой. У меня тоже эти поиски были.. Мне было «холодно» в буддизме, не хватало обычной человеческой теплоты, а когда я прочла, что любовь между мужчиной и женщиной – лишь ступень, которую необходимо переступить, мне стало не по себе: ведь когда-нибудь мой муж переступит меня, как ступень. Я точно понимала, что мне – не туда.
В тот период я не давала себе труда разбираться в философской несостоятельности рериховского учения. Чисто интуитивно оно мне не нравилось: мне не нравился язык Елены Рерих, мне не нравилась нескромность художника Рериха, который при жизни создавал общества своего имени. Мне не нравились фильмы о Святославе Рерихе, где безнадежно старый человек говорит набор банальностей, а рериховцы видят в этом какой-то сакральный смысл.
В 1993 году, когда сын подрос, мы поехали на Алтай в гости к знакомым рериховцам. Эта поездка отрезвила даже Дембеля, он разочаровался в этом учении – он не хотел жить жизнью, которой жили наши знакомые. Об это можно и нужно рассказать подробнее, поскольку поездка стала некоторой репетицией дальнейшей нашей жизни.
Семья, в которой мы гостили, была большая. У них уже тогда было трое детей. С супругами Скакальскими мы познакомились еще в 1990 году, на рериховских тусовках. Тогда наше общение походило на дружбу: была радушность, было много смеха, много разговоров не только о Рерихах. А летом 93-го мы попали совсем к другим людям: жесткость в суждениях, нарочитый аскетизм, бесхозяйственность и даже неряшливость.
Дорога на Алтай заняла почти сутки. Мы доехали до Паспаула около 8 часов вечера, а затем прошли около 10 километров пешком до деревеньки Салаганда. С нами было двое наших детей, Наташе было 8 лет, Игнату – 11 месяцев. Пришли почти в полночь, устали до чертиков и просто рухнули спать.
Утром мы ужаснулись нищете и убогости жилища. Все было неудобно. Домик маленький, без электричества, под полиэтиленовой пленкой, на веранде стояли печь-СВЧ и стиральная машина–автомат, на дворе не было ни колонки, ни колодца. За водой ходили на родник, по грязной мокрой тропке, и грязь с этой тропинки тащилась в дом. Кухня была на улице. Навеса над нею не было, а печь, на которой готовили, не имела даже намека на трубу, и дымила во все стороны. Сначала, мне показалось, что ребята недавно переехали и просто не успели обустроиться. Я попыталась помочь им в этом, первым делом мы с ребятишками выложили тропинку к роднику камнями. На что хозяин дома заметил, что где женщина, там тяга к комфорту, а это не духовно и искусственно. И вообще – женщине в духовном развитии отведена ограниченная роль: помогать мужчине. Меня покоробили эти суждения, но спорить я не стала. Хотя стало понятно: они не просто не успели обустроиться, они и не собирались этого делать.
В очередной раз, когда в качестве дров мне была предложена спиленная черемуха, я со слезами на глазах соорудила трубу (теперь мне понятно, почему слезоточивый газ называется «Черемуха»), этим я снова навлекла на себя ворчание хозяина по поводу тяги женщины к комфорту.
Марина с мужем была не во всем согласна, но в ее голове тоже хватало «тараканов»: вечерами мы сидели на улице под открытым небом, и Марина учила меня отличать спутники от НЛО, при этом она постоянно говорила о грядущих переменах на Земле, о катаклизмах, переходе в какое-то четвертое измерение. Короче, после бесед с Мариной я стала опасаться звездного неба, в которое до этого часами могла смотреть и любоваться без всякой зауми. Однажды я спросила Марину: «Тебе не страшно жить эдакой Кассандрой?» - она ответила, что с этим уже ничего нельзя сделать, она все просто знает. Как-то я заметила, что раньше у них в семье чаще смеялись. Марина спросила меня: «А где ты видела смеющегося йога?» Тогда мне стало совершенно ясно,
что я – не йог, и вряд ли йогнусь в обозримом будущем. Я всегда слишком любила смеяться и никакая духовность не могла меня заставить отказаться от этого удовольствия.
Жили мы в Салаганде дней десять. Бродили по окрестностям, любовались красотами Алтая. Общались со Скакальскими и другими рериховцами, общались с местными жителями. Рериховцы создавали впечатление нездоровых людей. Говорили торжественно и важно, ничего конкретного не делали, ждали какого-то потока, для того чтобы начать любое дело. А местные жители их окрестили просто «неработь», и тоже задавались вопросом: «Они что, больные? Вот не пьют, не курят, и… не работают. Живут как бичи».
Уезжали мы с Алтая с облегчением, понимая, что жить на Алтай мы не поедем.
После рождения сына институт, где работал Дембель, предоставил нам возможность получить квартиру, но социализм на нас закончился, и за эту квартиру нам пришлось платить, пусть небольшую, но ощутимую для нас цену. Вернувшись с Алтая, мы начали готовиться к переезду. Сделали ремонт, и въехали в новое жилище. Расставили все по местам и начали жить.
Необходимо заметить, что был 93-й год, время, когда цены росли быстрее зарплат, и в экономике царил первобытный дикий хаос, жизнь была очень нервной, небезопасной. Перспектива плохо просматривалась. В Академгородке существовало в то время множество духовных учений и люди метались из одного учения в другое, плюрализм в вероисповедании доходил почти до абсурда: до обеда – православный, после обеда – буддист, к полуночи – суфий.
Многие научные сотрудники были вынуждены отказаться от любимого дела и, чтобы как-то жить, занимались коммерцией. Кто-то не видел для себя такой возможности, для них переход в коммерцию означал измену себе, своим идеалам. Таким был Дембель. Занятие торговлей, коммерцией для него было невозможным. Но и выживать становилось все труднее. Необходимо было что-то менять, либо терпеливо ждать перемен к лучшему.
С весны в Дембеле происходили перемены. На исповеди священник «расколол» его в пристрастии к Рерихам и Блаватской. Сделал ему предупреждение и чуть не лишил причастия. После этой исповеди Дембельбольше в церковь не ходил. Поездка на Алтай отвернула его и от Рериховского движения. Налицо был духовный кризис. Трудности на работе, нестабильность в экономике, бедность – все только добавляло нервозности. Но образ сильного мужчины-кормильца требовал определенного поведения и соответствия. Духовные искания не прекращались, Дембель продолжал общаться с «духовно ищущими» людьми и вот в августе, в самом конце, он вернулся с работы совсем другим. После работы он побывал на встрече с Сергеем Чевалковым – представителем учения Виссариона. Тогда Сергей Чевалков по терминологии Виссариона «нес весть», хотя он нес не Бог весть что.
Он пришел потрясенный и с порога заявил, что в Минусинске происходит событие планетарного масштаба, там осуществляется второе пришествие. Виссарион ( а в жизни – неудавшийся художник Сергей Тороп) олицетворял собою второе пришествие Христа. Для меня было очевидным, что это все – очередное духовное словоблудие, собирающее народ за очередным вождем. И первое, что я сказал Алексею, когда он мне сообщил потрясающую новость: « Слушай, в ноябре в Америке слет «христов» будет, твой то поедет?» Дембель обиделся. Но я еще не понимала, что все это для меня означает.
А в доме появились книги Виссариона, фотографии, видеокассеты и аудиозаписи его проповедей. Мне очень не понравилась внешность Сергея Торопа. Внешне он не был похож на Христа, хотя очень старался. Можно сказать, конечно, что я не могу судить о том, как выглядел Христос, но то, что этот на Христа не тянет, было очевидным. Как-то не хватало в нем элементарной грамотности, а не то чтобы какого-то Божьего откровения. Слишком примитивным мне он показался. И на Истину он не тянул, хотя претендовал именно на это. Он был и остается страшно косноязычен. Создавалось впечатление плохой режиссуры и плохой актерской игры.
Между мною и мужем встала стена. До него невозможно было достучаться. Я пыталась как-то убеждать, говорить, пыталась пробиться к живому Лешке. – не выходило: стена. Мы, молодые, сильные, умные жили так, как будто в семье кто-то умер. У меня было состояние, как будто со мною вот-вот разведутся. Дембель приходил поздно вечером , делал какие-то свои дела и ложился спать рядом со мною, надевая наушники и слушая на ночь проповеди Торопа.
А я первым делом залезла в словарь греческих имен и вычитала, что имя Виссарион никогда не означало «жизнь дающий», а значит оно «В лесу живущий». Но такие «мелочи» невежества Торопа почему-то никогда не смущали его последователей. Сентябрь 93-го года был очень трудным. Стена, стоявшая между нами, изматывала страшно, мы пришли однажды в гости к рериховцам, где была некая Нина, очень импонировавшая Дембелю своей «просветленностью», и она подтвердила информацию из «Обращения Высшего разума вселенной» о грядущих катастрофах. Надо сказать, что это обращение стало основой пугалок Торопа о конце света. Муж вышел с этой встречи почти черный. Видимо страх конца света так был буквально воспринят, что ни здравый смысл, ни логика не могли его заставить пересмотреть информацию критически.
До сих пор смутно помню, как мы жили до января 1994 года. Напряжение росло, размежевание только увеличивалось. Где-то в конце декабря 93-го года мы были в гостях у Бориса Митрофанова. Он уже собирался переезжать в Минусинск. (Борис был кандидатом философских наук, преподавал научный атеизм и философию в НГУ, к тому времени он уже оставил работу, вышел на пенсию и «развлекался» духовными исканиями). Я полемизировала с Борисом по многим вопросам так называемого учения Торопа, но полемики не получалось: любой вопрос, который я задавала и который, как мне казалось, обнаруживает слабости доктрины, не ставил Бориса в тупик. Все имело универсальное объяснение: «Ты все неправильно поняла». Разговор наш завершился словами: «Чего спорить, съезди и посмотри сама». Я согласилась. Мне казалось важным понять мужа. И мне казалось, что если я пойду ему навстречу, съездив в Минусинск и хотя бы попытавшись понять его мир, то и он пойдет на какие-то встречные шаги, может быть, даже общаться начнем нормально.
Новый год мы встречали у родителей, и пошли в гости к моей подруге, нашей однокласснице. К тому времени она прошла десять сеансов лечения у какого-то экстрасенса. Увидев у нас книгу Торопа «Последний завет», она взяла ее посмотреть. Не раскрыв эту книгу, только взяв в руки, она буквально выдохнула: «Я еду в Минусинск с вами». А у меня все внутри оборвалось: «И ты…». Самое интересное, что этот самый «последний завет» тогда целиком прочла из них только я. Мне они говорили, что им и так хорошо, проповедей и записей достаточно.